Первое сильное впечатление – бутерброд с настоящей копченой колбасой и бутылка Лимонада. Играла музыка, полоскались красные флаги, солнце отражалось в мартовских лужах – советские выборы, мне года четыре.

Первое чтение – "Буратино" и "Крещеный китаец" Андрея Белого, параллельно.

Потом – белая рубашка, я порвал ее в драке Кутохе, сыну тети Фроси, прачки жившей в подвале. И цветок в горшке, подаренный мне Кутохой на день рождения - когда вспоминаю, комок в горле.

Василий Андреич - истопник, длинный, мрачный, худой. Дрова во дворе, блиндаж в дровах, амнистированные зеки, блатные песни, липкие конфеты и папиросы.

Всегда мамины руки и рояль, и Скрябин, и Метнер, и Рахманинов, а главное - Шуман.

 Дальше школа - неизбежный идиотизм. Акварель "Внутренности лягушки" для Кармен, доброй учительницы биологии. Спирт и глюкоза в лаборантской кабинета химии и лаборантка Оля, дававшая трогать.  "Серебряный бор" – река, когда убегали с уроков.

 Взрослый велосипед, коробка грима и гумоз, бабкин платок, юбка и телогрейка еще с войны – по Тишинскому переулку носится сумасшедшая старуха, матерится и несет всех со страшной силой. Народы хохотали и удивлялись. Были и другие роли.

В квартире знакомой девочки Оли, познакомились в пионерском лагере, пели Анчаров, Галич, Аграновский, Окуджава – живые, не в записи, мы, еще дети, смотрел на них из двери, а они в кабинете хозяина Олега Писаржевского закусывали и пели, "Состязание акынов" называлось.

А теперь, сказал Олег Николаевич, будем есть арбуз с селедкой, я сразу вспомнил деда, он ел конфеты сливочные тянучки с солеными огурцами.  Что можно и что нельзя. Зя.

Одна из первых работ. Мне лет двенадцать.

Масляные краски, грунтованный картон. Брошюра, обличающая загнивающее буржуазное искусство с черно-белыми иллюстрациями: Дали "Растекшееся время", "Горящая жирафа" (сейчас я его не люблю) и т. п. Отец испуганными глазами смотрит на мои первые работы: "В бане", "Вихрь", "Клоун" и т.п. Придумывает показать работы Эренбургу, живому тогда еще, он, мол, и с Пикассо, и с Дали знаком. Никому ничего не показали. Я решил, что и не надо никогда никому ничего показывать, надо просто делать. Потом уже, много позже я понял, что был прав, самое необходимое для работы – это полная свобода, абсолютная (бывает ли такое)

Маленький альбом Марка Шагала. Увидел и полюбил на всю жизнь.

 Лет с двух, ежегодно мы с мамой сначала у дяди Славы, потом у его сына дяди Юры празднуем Рождество и Пасху. Служба в церкви на Ваганькове. Живая травка на блюде вокруг красоты крашеных яиц, Цинандали и целиком жареный гусь. Полька, сочиненная прадедом, настоящие свечки на елке. Домашний, уютный запах девятнадцатого века.

Смерть сначала деда, потом отца, мне 15, 16 лет. Детство заканчивается. Первые серьезные работы. 

Зима 1964

Юность.

Из школы убежал, не закончив. Ходил в телогрейке и кирзовых сапогах. 

Пресненская шпана на Белорусском вокзале. 1963.  

Знакомство и дружба с Ленькой Губановым. СМОГ. Выставка на Беговой, Там висела моя "Зима".  Мы совсем молодые, думали, что весна освобождения продолжается. Однако я помнил страх в глазах отца. Я чувствовал, что давильная машина государства холодная и жестокая тут, рядом. Я пытался вытащить Леньку из СМОГа, однажды даже увез его в Крым.

Море. Солнце.  Завод шампанских вин. К нам на Ленькин день рождения пришел Евтушенко с женой Галей. Разругались, потом он оббегал наш домик стороной, длинный такой костыль в красных итальянских шортах. СМОГ и гениальные Ленькины стихи обернулись психушками и смертью в тридцать семь, как он и напророчил себе. Но это позже. 

Лёня Губанов

Чудеса и фокусы сцены, толстый бутафор согнувшись и пыхтя везет по рельсам на колесиках лебедей, из зала видно, как они плывут по озеру (лебединому). Знакомство с закулисной жизнью муз. Театра им. Станисл. и Немировича-Данч. Друзья из хора и кордебалета, отдельные солисты и коллеги осветители, не считая машинистов сцены, пьянствуют в моей правой ложе, я старший осветитель. 

Гастроли - Берлин, Лейпциг, Дрезден. Суточные марки, жареные колбаски, настоящее пиво, пальто и ботинки  - в Москве не достанешь. Вайссфлот, мейссенский фарфор. Ресторан Альтмарк, банкет – проснулся на рассвете посреди разрушенных домов, ошалел, думал проспал войну – этот мемориальный квартал в Дрездене специально не восстанавливали после бомбежек. Гостиница - бывший публичный дом, с частично  сохранившимся персоналом. Бармен матерится по-русски очень трогательно, отгремел после войны червонец в Сибири. Немецкие коллеги-осветители весело сообщают: Хрущев капут. 

ГДР. Майссен. 1964 

В литобъединении у друга-поэта сидел старик, сказали Рюрик Ивнев, друг Есенина. Сделал его карандашный портрет, ему понравилось. Большой нос похож. Шли через Курский вокзал, поехал зачем-то в Баку, до сих пор не знаю зачем, но было интересно. Мама очень волновалась. Из театра выгоняют за прогул,

 

Сухуми – рай. Возил подругу к другу. Потом они поженились. Потом я женился, не знаю зачем, через год зачем-то развелся.

 

Театр им. Маяковского. Живой Охлопков. Сверху, с крыши трехэтажных домов-ворот разглядываю Гамлетов, по очереди Самойлова и Марцевича. Обставлял репетиции "Смерти Тарелкина" Петра Фоменко – до сих пор помню подробно, чудесные Алексей Эйбоженко, Игорь Охлупин.. Фрунзе – жара, чайхона на базаре, "Киргизское крепкое", шашлык 16 копеек шампурчик, разгружаем вагоны с декорациями. Уволен за драку с гл. машинистом сцены – он воровал и недоплачивал нам, рабочим сцены.

 

Шаболовка, Третья учебная программа телевидения. Мне, помрежу доверяют небольшие самостоятельные съемки: музей-квартира Станиславского в Лаврушинском – все потрогал, пенсне, книги; и музей-квартира Немировича – шкафы с деревянными дверцами (книг не видно), а на дверцах овальные, как на могилах фотографии писателей.

 

Уже не юность, еще не зрелость.

 

Счастье – мир расцветает, открывается. ГИТИС. Мотя Горбунов – рыжий, седой, лохматый, смешной ректор, все его удачно копировали.

Сокурсники и педагоги. У сокурсников учился делать по-своему, с педагогами спорил. Бояджиев, Марков, Поляков, Шароев, Бреев, Судакова, Буткевич, Попов и добрая и умная Мария Осиповна Кнебель… и отдельно Дюшен Игорь Борисович. Он как Вергилий за руку вел в сказку зыбкого, двоящегося, страшного и веселого мира - Гофман, Аполлинер, Кафка, Беккет, Аррабаль, Мрожек…  

МХАТ - "Чайка" в постановке Ноздрева" – этот мой афоризм прижился, это Ливанов перед приходом Ефремова.

Летом гастроли с концертами по югу Украины – Днепропетровск, Никополь, Херсон. Театры, Дворцы культуры, даже стадионы – конферанс и номер оригинального жанра "Змея", укротитель сокурсник Борис Мадора, я – капризная Змея, пою разными голосами и к концу напиваюсь и буяню.   

С Борей Мадорой во Львове на съемках.     

 

 Львов. В режиссерской группе фильма "На углу Арбата и улицы Бубулинас". Впервые в кадре, то в немецкой форме, то греческий партизан – шмалял из автомата, умирал подстреленный. Пятитысячная массовка с автомобилями, танками, мосфильмовским конным полком - второй режиссер плакал. Старушки из собеса для Паши Лебешева – выпадали из кадра, теряя сознание на жаре. На ощупь впитывал  большое кино.  

Практика в театре на Таганке на репетициях "Гамлета". Любимов - ощущение на глазах происходящих родов. Запах настоящего театра. Высоцкий за кулисами: ребят, я тут песенку написал… - Володь, отстань… Призрак отца Гамлета – Борис Хмельницкий, вполне потусторонний, призрачным голосом бубнит что-то загробное. Любимов врывается на сцену, он отец и страшно волнуется за сына, предупреждает Гамлета: меня убили и тебя убьют – потрясающий показ.

 

С бутылкой шли в каморку Александра Иваныча машиниста сцены возле большого зала, его жестикуляция приводила нас в восторг, маленький полуцыган-полуеврей – целый отдельный театр в театральном институте.

 

Зимние каникулы в Паневежисе. Мильтинис, Бледис, Банионис, завлит Альгис. Европейский высококлассный театр в малюсеньком городке. И сказочная встреча, туда же приехал Дюшен читать лекции труппе театра и, значит, мне по второму разу.

 

Несколько разговоров с Андреем Тарковским в квартире Евгения Даниловича Суркова, отца моей детской подруги. Один разговор на кухне помню: о ложной метафоре у Бунюэля. Разговоры с самим Евгением Даниловичем – школа энциклопедически широкой и эстетически глубокой мысли. Внушаить.

 

Репетиции, репетиции, репетиции, а также репетиции под лестницей, во дворе, в метро, по домам, у кого есть. Аристофан, Шекспир, Гротовский, Кабуки, М. Чехов, Мейерхольд, Вампилов… Люди, спектакли, роли, мысли, картины, Ленькины стихи, ресторан ВТО, люди, люди, люди… – остатка жизни не хватит сотой части вспомнить.

 

На четвертом курсе главреж Нижегородского театра им. Горького пригласил на постановку сказки. Я тогда исследовал театр "Кабуки", кое-что попробовал в работе.  В театре назревал бунт против главного, на тайной сходке в квартире, кажется Комракова, предлагали стать во главе. Отказался. Может быть, зря. Сказка шла в театре лет десять.

Горький. 1972

В следующем году дипломный спектакль уже в Новгороде Великом, применял то, что усвоил из системы Михаила Чехова. На защите диплома партнерша Чехова Софья Владимировна Гиацинтова растрогалась и чмокнула меня в лоб.

 

Распределился в театр им. Гоголя (при Курском вокзале). Борис Чирков, Леня Кулагин, Света Брагарник, Люся Долгорукова, Коля Алексеев, Саша Шворин… и спектакль стал получаться, на премьере сыграл сам, заменял сломавшего ногу Алексеева, сорвал аплодисменты, чуть не тронулся от волнения.

Борис Гаврилович Голубовский, глреж травил пошлые анекдоты, чего-то химичил, свой парень – дошло почти до мордобоя, долго рассказывать - тухлый интриганский кошмар, подал заявление и отвалил из театра.

 

Вот тут стоп. Чуть раньше репетиции "Турбазы" Радзинского в театре Моссовета. Попросил, трясясь и заикаясь, разрешить мне на них присутствовать. Анатолий Васильевич сказал: ну что вы так волнуетесь, приходите – и я сразу успокоился. Эфрос – это бог театра. Потом и после института ходил на его репетиции, как на работу. Вернее, как на праздник. Иногда он спрашивал меня, что я думаю об актере, о сцене – это лучшие минуты моей жизни. Вдруг, как обухом по голове: Юра, не хотите мне помочь, я неважно себя чувствую, есть неплохая пьеса Ибрагимбекова, начните репетировать, сделайте все как хотите, а я приду на последние репетиции и переделаю по-своему. Как я не треснул, в секунду очутившись на седьмом небе. Репетиций не было. Через неделю или две я пришел к нему в Пироговку, в тот день он вышел из реанимации после инфаркта. Он сказал: теперь я знаю, как ставить "Женитьбу", там, в реанимации я понял, что такое "немогущие люди". 

Анатолий Васильевич Эфрос

И сейчас, что бы я ни делал, я чувствую его взгляд и пытаюсь понять, нравится ему или нет.

Родилась Поля.

Подозреваю, что дозреваю. Зреловатость.

 

Пять лет колесил по необъятным просторам Родины. Снимал документальные фильмы в т/о "Экран" Гостелерадио. Энциклопедия советской жизни. Верблюды, морские звезды, Ламы в дацане, одинаковые до зеленой тоски гостиничные номера, японское массажное кресло на берегу Тихого океана, летал за водкой для съемочной группы на самолете с острова Барсакельмес (Аральское море) в поселок Куланды. Ощутил живое пульсирующее тело экрана. Фильм "Океан" получил серебряную медаль на кинофестивале в Ницце. Кстати, саму медаль не видал, какой-то теленачальник ее носил.

 

Тбилиси. Пустая столовая на "Грузияфильме" Оператор Кукури извиняется: толко пирожки. Через двадцать минут пир, человек двадцать, тосты, праздник! Какой?

Утро. Вино!!! Заботливая скорая помощь рядом с кроватью в номере.

"Кавказский меловой круг" Стуруа – праздник на сцене.  Смотрел три раза подряд. Горячий, красный лобио в буфете театра Руставели!

Воды Логидзе! Хачапури!

Особняк князей Багратиони. Полотна в тяжелых золоченых рамах. Батоно Ладо. Восьмидесятидвухлетний красавец - спокойный внимательный, в глубине глаз бесятся веселые огоньки. Гудиашвили приятель Маяковского, Модильяни, Пикассо. Гойевская графика. Спальня - белое пламя женской фигуры над большой кроватью – Нина Иосифовна, жена, в ужасе.

Грузия – праздник!

 

Каждое лето приезжаю в Бирштонас, через Каунас – это моя заграница. На высоком берегу, в сосновом бору стоят два дома. Дорожки засыпанные хвоей мама называет "паркетом". Две сестры, старушки-польки, пани Стася и пани Леля готовят такие! супы и к каждому такие! пирожки, и такое! все остальное!!! – даже сейчас голова кружится. По Неману вплавь три километра вниз и три обратно (в ластах). Рядом в лесу турбаза – вечером кино, танцы. На другом берегу курортный городок – магазин, костел, лечебные воды. Ну и понас Швильнис угощает "холерой", настойка такая домашняя, очень вкусная и очень крепкая, Лиана играет на рояле.  

Много известных людей на съемках моих телепередач для литературно-драматической редакции Центрального телевидения - Товстоногов, Ефремов, Розов, Смелянский, Степанова, Прудкин …

День рождения Марка Исааковича, девяносто пять лет – дверь открывает восхитительное существо, в китайского шелка халате, с воздушным шейным платком под белоснежной крахмальной рубашкой, с полыхающими голубым пламенем и непередаваемой добротой веселыми глазами. И высоким вибрирующим голосом: Юра, вы не представляете себе, какой я старый, пойдемте скорее выпьем!

Радостный Ефремов в новом здании МХАТа на Тверском: сегодня уволил двадцать девять актеров, в театре по штату сто семьдесят, я половины в глаза не видел. На следующий день грустный и злой Олег Николаевич: министерство двадцать девять восстановило на работе. Вскоре МХАТ разделился.

В разные годы и Сухуми, и Таллин, и Рига, и Севастополь, и Владивосток, и Львов, и Улан-Удэ, Новосибирск, Кызыл, Самарканд, Вильнюс, Барнаул, Одесса… ту-ту… Я путаю годы с городами, а города с годами. С городом можно разговаривать, его можно о чем-нибудь попросить, он тоже что-то хочет от меня. Я становлюсь разным в разных городах.

Позвали в Народный театр Дома учителя рядом с рестораном "Савой". Эшелон Рощина, потому что одни дамы.  Зрители утирали слезы.

М. Рощин. Эшелон. Дом учителя.

Сразу после окончания института, много лет работал для ВТО, руководил семинарами и лабораториями режиссеров народных театров. Познакомился с "Манекеном" в Челябинске. "Молодежкой" В Улан-Удэ. Талантливые, искренние и бескорыстные люди, многие спектакли гораздо выше, значительнее того, что происходило тогда в профессиональном театре. Но, конечно и ерунды много.

Дозрел.

 

Вторая счастливая волна, после института.

Я с несколькими актерами в красном уголке ЖЭКа репетирую Чеховского "Лешего". Показ в клубе общежития Академии наук. Получил убойный комплимент от Суркова: ты первый реабилитировал пьесу. Кто-то из ВТО, чеховеды надоумили показать спектакль в Мелихове. Тут все и началось. Играли по всей усадьбе.